Чтобы по достоинству оценить подвиг всего блокадного Ленинграда, нужно испытать все самим. К счастью, у нас нет и не будет такой возможности. Но и пережившие блокаду хотели бы одного: чтобы это никогда ни с кем не повторилось!
Уважаемые читатели, откройте десятки, сотни книг, прочитайте воспоминания жителей блокадного города, их дневники. Посмотрите на страшные дни, месяцы и даже годы их глазами. Пусть больше не будет кошмаров блокады, но человечность, стойкость, способность сопротивляться любым бедам не обесценятся никогда!
У блокады женское, старческое и детское лицо.
И у нее огромные, полные боли детские глаза.
Сегодня мы предлагаем вам познакомиться с книгой Натальи Павлищевой «Дожить до весны» - для читателя любого возраста, от подростков до старшего поколения.
Книга о детях блокадного Ленинграда, о верных друзьях Жене Титовой и Юрке Егорове, детство которых закончилось 8 сентября 1941 года – с началом блокады. Книга о детях, ценою собственной жизни спасших малыша Павлика, сироту, ставшего немым от ужасов войны…
Для детей настоящим подвигом было просто ДОЖИТЬ ДО ВЕСНЫ, оставшись без взрослых посреди крупнейшей гуманитарной катастрофы XX века - Блокады Ленинграда. Впереди были долгие 872 дня осады. И лишь одна цель – дожить до спасительной весны.
Сколько боли, горя, страданий пережили люди, запертые в городе, как в смертельной ловушке. В это страшное время главной бедой стали даже не бесконечные бомбежки и атаки врага. Голод и холод уничтожали людей с большей жестокостью, рыскали по улицам, как хищные звери, снимая кровавую жатву день за днем. И все же ленинградцы не сдались.
Надеемся, что после краткого знакомства с книгой у вас появится желание прочитать её от начала до конца.
«...Первая зима блокады Ленинграда была самой страшной.
Кольцо замкнулось уже 8 сентября, и город оказался к этому не готов. Отопление в квартирах отсутствовало, дрова взять негде, а столбик термометра уже с ноября начал опускаться ниже минус двадцати градусов. Ни электричества, ни воды, ни транспорта, лишь постоянные бомбежки и артобстрелы...»
«...Эвакуировали маленьких детей, тех, которые в яслях, и самых маленьких детсадовских. Почему-то тревожно на них смотреть, их много таких маленьких и бестолковеньких, а взрослых с ними мало, совсем мало. А их ведь далеко везут, подальше от опасности. Как же в пути. Это в яслях порядок и все организовано, а в пути? Вдруг кто-то потеряется, заблудится, отстанет? Родителям тоже страшно, но как возразишь, если отец малыша ушел на фронт, мама на казарменном положении, а бабушки нет?...»
«...Какой кошмар! Пришло известие, что поезд, на котором увезли детей в эвакуацию, сначала просто разбомбили, а потом всех, кому удалось выбраться из горящих вагонов, еще и расстреляли из пулеметов! Они все погибли...?!
Как можно поверить в то, что военные летчики, даже фашисты, расстреливают детей?!
Потом какая-то женщина рассказывала, что приехавшие матери собирали останки своих детей с кустов и деревьев, так все разметало. Матери не выдерживали и сходили с ума...»
«...Страшные месяцы первой блокадной зимы превратили малышей в старичков, и было непонятно, вернется ли к ним если не детство, то хоть какая-то живость. Требовалось время, очень много времени и доброты, чтобы отогреть эти заледеневшие в блокадную стужу детские души….»
«...Очень скоро в Ленинграде ввели продовольственные карточки. Продуктов по ним можно было выкупить так много, что карточки никого не испугали, напротив, обрадовали. Ну кто из ленинградцев съедал 800 г хлеба в день, при том что были и другие продукты? Если это ограничения, то ничего страшного.
Карточки были напечатаны на хорошей бумаге, разноцветные, в аккуратных квадратиках яркие черные цифры: розовые – детские, по ним выдавали больше сладостей и жиров. зеленые карточки - у служащих, желтые - иждивенческие. Детские действовали для детей до двенадцати лет, потом выдавалась иждивенческая.
Позже и бумага стала плохонькой, и краска едва заметной, но главное – числа в квадратиках совсем иные и с каждой неделей все меньше.
Это по желтой иждивенческой карточке в декабре выдавали по 125 г черного, похожего на оконную замазку хлеба, где муки было меньше половины, а есть его можно только подсушенным, иначе завязнет в зубах. В первой декаде декабря, кроме этих «сто двадцать пять блокадных грамм с огнем и кровью пополам», иждивенцы не получали вообще ничего!...»
«...Доживать с каждым днем все трудней. В длинных, а главное, долгих очередях разговоры только о том, что еще можно съесть. Люди делятся «рецептами», которые в другое время в здравом уме никому в голову не пришли бы.
– Возьми книгу потолще да лучше старинную… – с видом знатока советовала женщина, возраст которой из-за худобы определить просто невозможно.
– Да мы сожгли уж все, – отмахивалась вторая – отечная, словно оплывшая.
– А зря. Надо было сначала корешки оборвать.
– Зачем? – почувствовав что-то новенькое, поинтересовался старик, череп которого скорее похож на пособие по анатомии для изучения скелета, чем на голову живого человека.
Первой женщине внимание понравилось, стала говорить громче.
– Саму обложку можешь сжечь, а картон, что под ней, размочи хорошенько, отожми и котлеты сделай.
– Да ну? – усомнился старик.
– Вот вам и ну! Говорю же, съедите за милую душу.
Очередь живо принялась обсуждать, что можно есть, а что не стоит даже пробовать.
Пришли к выводу, что клей столярный готовить нужно осторожно, а то если слишком густо заварить, то и внутренности склеятся. Ремни и кожаные вещи вроде перчаток больно долго варить приходится, на них дров не напасешься, хотя навар хороший даже из небольшого кусочка получается….»
«...Из репродуктора донесся тревожный голос:
- Внимание! Крысиный водопой! Осторожно!
Навстречу двигалась серая вона. Ошеломленные дети стояли посреди улицы, не понимая, что это и что делать. К счастью, их заметил взрослый, подскочил, рванул за собой в сторону:
- Сдурели?! У крыс на пути стоять!
- У кого?
А их уже утащили подальше и повыше.
- Крысы на водопой идут. Сожрут к чертовой матери и тявкнуть не успеете. У Жени, да и у Юрки тоже от ужаса волосы приподняли шапки и намотанные сверху платки. Серая волна и впрямь оказалась скопищем крыс, вернее, организованной их колонной. И двигалась это колонна к Невке, откуда только что ушли набиравшие воду люди. Тысячи тварей словно текли к воле, покрывая собой всю улицу. Казалось, сама земля шевелилась.
- Какой ужас… - прошептала Женька...»
«...Спуститься вниз к проруби задача нелегкая, но решаемая, если очень нужно, можно и съехать, как с горки, а вот подняться по обледенелому спуску наверх… Обидней всего, если воду прольешь, это значит, надо спускаться и снова выстаивать очередь на морозе. У проруби какой-то паренек черпал воду из лунки и наливал в бидончики, чайники и кастрюльки.
Женя представила, каково этому парнишке который день на морозе и ветру стоять на коленях и черпать ледяную воду. Но он стоит, потому что старикам и детям не зачерпнуть, не вытащить даже бидончик воды, а у него пока есть силы.
Когда выбралась наверх, таща два бидончика – свой и маленький Павлика, что-то заставило обернуться. Паренек лежал на льду, а старик пытался его поднять. Кончились силы.
А ведь мог поберечь, дождаться тепла и выжить… Но он предпочел погибнуть на льду Карповки ради спасения чьих-то других жизней. Сколько их было таких, тех, кто думал сначала о других, а потом о себе? Скольких они спасли тем, что не отсиделись, не берегли себя?...»
«...День прорыва блокады– 18 января 1943 года – стал главным праздником блокадников. Не разгром гитлеровцев и снятие блокады на год позже, а именно прорыв. Тогда и заработал тот самый Коридор смерти, по железной дороге доставлявший под непрекращающимся вражеским огнем продовольствие во все еще осажденный город.
Ленинград собирал детей, оставшихся без родителей. Их было много, так же много, как в годы Гражданской, – голодных, перепуганных, разучившихся улыбаться. Этих детей не могло расшевелить ничто, они собирали со стола хлебные крошки послюнявленными пальчиками, делили хлеб на несколько частей, прятали крошечные кусочки в спичечные коробки и съедали под одеялами в своих постелях, как привыкли делать за страшные зимние месяцы. Эти дети отказывались мыться и даже раздеваться, норовили встать ближе к печке, оттесняя друг дружку, плакали по любому поводу и без него и совсем-совсем не улыбались...»
«...Дистрофия сделала свое черное дело, война догнала Женьку далеко в тылу. Она долго боролась, а когда стала слепнуть, позвала Павлика:
- Жаль, что ты не умеешь писать и говорить. Но когда-нибудь научишься. А пока слушай меня внимательно и постарайся запомнить все-все.
- Ты вырастешь большой и сильный, выучишься, будешь работать. Только никогда не забывай Ленинград и нас с Юркой. Обещаешь?
Павлик снова кивал, стараясь сдерживать слезы. Ему едва исполнилось четыре, но это по количеству прожитых лет, а вот по пережитому все сорок. У детей блокадного Ленинграда отняли не одно детство, у них и юности не было...»
«...А на Пискаревском кладбище всегда звук метронома — мерный, ровный, словно знак, что все спокойно, что воздушных тревог или артобстрелов больше не будет, как реквием тем, кто не дожил до этого спокойствия, кто лежит в огромных братских могилах с обозначением всего лишь года захоронения...».
Из отзывов читателей о книге Н. Павлищевой «Дожить до весны»:
«Это нужно читать и передавать из уст в уста, чтобы помнили....Просто невероятно, как люди все это пережили и остались Людьми!».
«Невозможно сдержать слез. Очень сильная книга. Пронизывает до глубины души. Страшно. Тяжело. Заставляет о многом задуматься».
«Боль и слезы… как по другому выразить эмоции после прочтения. Книгу необходимо читать всем, особенно подросткам, чтобы в наше время души их не теряли способность сопереживать, чтобы собственное благополучие не заменило сострадание, благородство души».
