2 июня исполняется 80 лет со дня рождения Татьяне Никольской — советскому и российскому литературоведу, библиотекарю; мемуаристке. Исследовательница русского авангарда, специалист по русской прозе 1910—1930-х годов, истории футуризма в Грузии, русско-грузинским литературным связям первой трети XX века. Автор мемуарно-исследовательских этюдов о своих современниках. Библиотекарь библиотеки Института восточных рукописей РАН.

Член международной научной организации NIAS Fellows Association при Нидерландской академии наук с 1996 года. Автор книг «Фантастический город» (2000), «Авангард и окрестности» (2002), «Спасибо, что вы были» (2014), «Еще раз — спасибо» (2017), «О Грузии» (2021) и более 250 публикаций по истории русской и грузинской литературы XIX–XX веков и сравнительному литературоведению.

Научные интересы: история русской и грузинской литературы начала XX века, творчество Константина Вагинова, грузинский футуризм.

О детстве между блинной и пирожковой

Я родилась в Ленинграде после войны, в тот день, как мне говорили родители, когда лошадок поставили на пьедестал на Аничковом мосту. Это было 2 июня. С тех пор я здесь и живу. Жили мы в очень интересном месте — Невский, 74. Это место — от Литейного до Московского вокзала — называлось Брод. Когда я приглашала в гости ребят, своих одноклассников, я им называла адрес «между блинной и пирожковой». Дело в том, что с одной стороны от парадной находилась блинная, и там были очень вкусные блины, за которыми меня посылала бабушка. Я приносила домой в судочке блины из гречневой муки, которых тогда не было в общепите. А с другой стороны была пирожковая, куда я тоже часто заходила.

Мама с папой работали. Когда я родилась, мама сказала бабушке: «Это вот тебе подарок». И бабушка с этим подарком возилась. Она рассказывала мне, что именно в этом доме жила со своей мамой до революции. Такое удивительное совпадение.

О родителях

В детстве я больше общалась со взрослыми, а с детьми в основном летом на даче: мама с папой снимали нам с бабушкой дачу в Пушкине. Мама, Мария Вячеславовна Кропачёва, была школьной учительницей, преподавала историю. Еще до войны она училась в Институте истории искусств — сначала на лите¬ратурном отделении, а потом на историческом. Она очень увлекалась поэзией, и у нас дома было две полочки книг со стихами футуристов. Помню сборник «Ряв!», «Взорваль» Кручёных и еще сборник, где был Вадим Шершеневич. Так что я с детства иногда читала футуристические книжки у себя дома. Еще у родителей было два тома старой литературной энцикло-педии: один том — от Грига до Даля, а другой — от Евангелия до Ишке. Класса с восьмого-девятого я очень любила читать ее чуть ли не подряд и тоже много всего узнавала.

Мама, к сожалению, рано умерла, я еще школу не окончила. Папа, Лев Моисеевич Никольский, тоже работал в школе — библиотекарем. Еще до войны он окончил Институт живого слова Всеволодского-Гернгросса, но так как этот институт лишили статуса высшего учебного заведения, ему пришлось получать диплом снова, и он окончил Библиотечный институт. При школьной библиотеке, где он работал, был кружок юных журналистов, которые выпускали какую-то радиогазету. В этом кружке занималась Гета Яновская. И когда я училась в четвертом-пятом классе, она приходила к нам в гости. Потом Гета стала жить с Камой уже тут, в Апраксином переулке, через дом от меня, и они с Камой ко мне заходили, и я к ним.

О «Кафе поэтов»

Третий источник — это «Кафе поэтов» по адресу Полтавская улица, дом 1, которое орга¬низовалось в самом начале 60-х годов. Первое время по субботам туда мог прийти кто угодно и читать свои стихи. И там знакомились поэты и их слу¬шатели. Там я впервые услышала Кушнера, Бродского, Витю Кривулина и Михаила Юппа, который работал поваром и замечательно читал кулинарные стихи. Они назывались «Яичница», «Люля-кебаб», «Пирожки во фритюре», и Юпп издавал все звуки, какие продукты издают на сковородке.

Кафе было самое простое — абсолютно никакого интерьера. По субботам, скажем в шесть или в семь часов, за час до открытия, на ступеньках выстраи-валась очередь, потому что количество мест было ограничено, а стоять нельзя. Когда дверь открывали, часто оказывалось, что часть столиков уже заняты теми, кто должен выступать или кого пригласили по знакомству. Видя, что места заняты, я опрометью бежала на кухню — на кухне стояли высокие железные табуреты, — брала первый попавшийся табурет и тащила его к любому близлежащему столу. В совет кафе входили две очень симпатичные девушки-студентки: Рада и ее подруга Ира, которая училась в одном классе с Бродским. Они были как бы хозяйками.

Часто выступали поэты из разных литературных объединений, которых в городе было очень много. Самым известным было Горное, которым руково-дил Глеб Семенов. Еще было объединение при Союзе писателей, при Доме культуры Нарвской заставы и при Доме культуры Ленсовета — в общем, при каждом доме культуры были свои литературные объединения. И часто в «Кафе поэтов» устраивался вечер того или иного литературного объединения, и они приходили компанией. А у каждого поэта — свои поклонники.

Были поэты, которые выступали очень редко, например Кушнер, Бродский или Бобышев. А были постоянные участники — Виктор Кривулин, Михаил Юпп и Марк Троицкий, поэт, который потом куда-то исчез. Очень высокий,очень красивый, он под Маяковского писал.

О знакомстве с Бродским

В «Кафе поэтов» Бродский читал свои ранние стихи: «Холмы», «Черный конь». Его манера чтения и эти стихи на меня произвели колоссальное впечатление. И я решила написать статью о молодых поэтах — о Кушнере, Горбовском и Бродском. Взяла телефонную книжку — у меня и сейчас есть эта старая телефонная книжка — и стала всем Бродским подряд звонить. Можно посмо¬треть по телефонной книге, сколько там Бродских: довольно много. И по од¬ному номеру сказали: «Оси нет дома. А кто его спрашивает?» Я говорю: «Меня зовут Таня». — «А какая Таня? Осе много девушек звонит». В общем, это оказался его папа, Александр Иванович. На следующий день я снова позвонила, подошел Иосиф, и я ему сказала, что слышала его стихи в «Кафе поэтов» и что хочу написать статью. Он говорит: «А для какой газеты? Если для «Смены», то я с вами не буду разговаривать, потому что эта газета меня опозорила». А в «Смене» вышел фельетон «Йоги у выгребной ямы», где Бродский назывался плохим поэтом, «стихотворцем». Я говорю: «Нет, не для «Смены», а для «Ком¬сомольской правды»». Тогда он смягчился и пригласил меня в гости, дал мне свои стихи, спросил, про кого еще я собираюсь писать. Я сказала, что вот про Кушнера и Горбовского. Он говорит: это поэты хорошие, но есть еще лучше — Рейн, Бобышев и Найман. И почитал мне их стихи. Мы договорились, что я к нему еще раз зайду. Я зашла, он мне дал какие-то свои стихи, и мы стали говорить о литературе — какие вам поэты нравятся, а какие вам. У него была «Антология новой английской поэзии», и именно оттуда я узнала Одена, Йейтса — эту английскую поэзию я тогда совсем не знала.

О поездке к Ахматовой, клубнике с сахаром и ссоре с Бродским

Я увидела Ахматову и потом получила большой нагоняй — просто разнос — от Бродского. А это дело было так. Я еще училась в школе и узнала от Брод-ского, когда день рождения Ахматовой. И решила ее поздравить с днем рожде¬ния. Писатель Илья Бражнин, мой дальний родственник, арендовал в Комарово дачу от Литфонда, и эта дача была рядом с «будкой» Ахматовой — буквально соседи. Я приехала с букетом цветов. Его жена обрадовалась, говорит: «Танеч¬ка, это мне?» Я говорю: «Нет, это не вам — это Анне Андреевне». Она говорит: «То-то ей с утра телеграммы носят». И я попросила: «Дядя Илья, если удобно, мне бы хотелось поздравить Анну Андреевну с днем рождения». А кроме букета у меня была книжка из маминой библиотеки, называлась «Из шести книг» — сборник 1940 года, который очень не любил Сталин и который пошел под нож. Дядя согласился, мы с ним пошли через забор к Анне Андреевне, он меня представил как свою родственницу. У нее уже сидели какие-то люди, несколько человек. Первым делом она меня угостила клубникой с сахаром. Я поела клубнику, она стала спрашивать, какие мне поэты нравятся. Я ей ска¬зала, что Бродский, Горбовский и Кушнер мне нравятся и я об этом в «Комсомольскую правду» статью собираюсь написать. Она говорит: «А я их всех знаю».